Молитесь на ночь, чтобы вам вдруг не проснуться знаменитым.
В подъюжной степи, где полынь колышется волнами,
где блещут песчинки земли под взглядом Луны,
живет одинокий волчище с глазами темными,
курган сторожит, а в кургане — твои сны.
Когда ты бессильно ступаешь в постель-туманище,
волчище курган бередит, выпуская сон —
то силы дающий, то мысли опустошающий
то страшный, как жизнь, то ведущий кровь на разгон.
Желаю я гостьей нежданной проникнуть во сны к тебе,
слезинки собрать, осушить испарину лба,
но снов сохранитель лежит животом на рытвине
и пеной безумства покрыта волчья губа.
Убить бы мне волка! А, может быть, приручить его?
С ладоней живых напоить прохладной водой?
Как сладко ворваться в твой сон, даже если и в мир другой,
как горько остаться за сонной чертой — чужой.
Волчище степной, остуди мое сердце ранимое,
а тело, как платье, сожги и развей на пути.
И голую душу, меня — да во сны к любимому
усталой скиталицей, тихой женой впусти.
где блещут песчинки земли под взглядом Луны,
живет одинокий волчище с глазами темными,
курган сторожит, а в кургане — твои сны.
Когда ты бессильно ступаешь в постель-туманище,
волчище курган бередит, выпуская сон —
то силы дающий, то мысли опустошающий
то страшный, как жизнь, то ведущий кровь на разгон.
Желаю я гостьей нежданной проникнуть во сны к тебе,
слезинки собрать, осушить испарину лба,
но снов сохранитель лежит животом на рытвине
и пеной безумства покрыта волчья губа.
Убить бы мне волка! А, может быть, приручить его?
С ладоней живых напоить прохладной водой?
Как сладко ворваться в твой сон, даже если и в мир другой,
как горько остаться за сонной чертой — чужой.
Волчище степной, остуди мое сердце ранимое,
а тело, как платье, сожги и развей на пути.
И голую душу, меня — да во сны к любимому
усталой скиталицей, тихой женой впусти.