Протяжное завывание сирены прервало сон. Я резко открыл глаза, пытаясь сообразить кто я и где я. Эти несколько мгновений беспомощного состояния, грань между сном и реальностью.
— Артем! - заорал Митрич, врываясь в мою крохотную комнатку: — Артем, это облава, валить надо!
Я вскочил и начал судорожно собирать вещи. Митрич метался по комнате, только мешая мне. Копаясь в вещмешке, я мельком глянул на столик у зеркала, где мы хранили историю. Историю правды.
Вырезки из газет с заголовками “...в России официально ввели однополые браки...“, “...принят закон об оскорблении чувств сексуальных меньшинств...“, “...девяностолетний патриарх Кирилл объявил о своем священном союзе узами брака с Всеволодом Чаплиным. "Ведь это любовь, а любовь есть величайшее из чудес Божьих - говорит счастливый патриарх"“, “Светская хроника: сыновья Путина и Медведева рассказали о своих отношениях...“ и подобными им.
Следующие вырезки были обуглены, потерты, залиты чей-то кровью. “В Москве по итогам голосования запрещен гетеро-парад...“, “...запрещена пропаганда гетеросексуальности, как подавляющая свободу личности“ и старая, простреленная листовка "ИЛИ ТЫ, ИЛИ ПИДОР!"
— Внеплановая... пидоры — Митрич сплюнул сквозь зубы: — Да не копайся ты, быстрее! Где-то за тонкими стенками слышался хриплый, но приторный голос: “Открывайте, полиция!“. Затянув вещмешок, я кинулся к двери вслед за Митричем. — Проебали, чо — буркнул тот, прижавшись ухом к двери: — Они в коридоре уже.
Я растерянно смотрел на Митрича. — Эх, не ссы, Артемка, прорвемся чо! — Митрич вытащил из кармана ТТ: — На счет три! Три!
Выбив с ноги дверь, он выскочил в коридор и принялся лихорадочно стрелять в сторону. — На, на пидор! Сдохните, гниды говномесные!
Я бросился вниз по лестнице, Митрич, продолжая отстреливаться, за мной.
***
Холодный дождь. Никто не любит холодный дождь. Особенно ночью. Я промок насквозь и чувствовал себя голодной, бездомной собакой в этом сумасшедшем мире. То, что мы оторвались от полиции, было чудом. Чертовы ледяные капли казалось пронизывали душу. Митрич, матерясь, пытался раскурить промокшую сигарету. Я с отвращением разглядывал яркие в темноте вывески ночного, погрязшего в пороке города. Мы направлялись в Трущобы - часть города, наполовину разрушенную гражданской войной, более известной как "Противная война". Войной, в которой мы ещё пытались остаться людьми.
Митрич начал долбить кулаком в дверь невзрачного маленького здания. За дверью послышались шаги, скрип, затем открылось узенькая полоса окошка в центре. Оттуда на нас насторожено смотрели суженные глаза. — Братишка, здесь продаётся славянский шкаф? - дружески улыбнулся Митрич. — Шкаф уже продан, могу предложить никелированную кровать с тумбочкой — ответил мужик за дверью. Послышался звук замочных затворов, и мы наконец оказались внутри. Это был один из немногих оставшихся штабов сопротивления.
"... принята новая поправка к закону о пропаганде гетеросексуальности. Отныне запрещается лицу мужского пола в общественных местах держать за руку, или обнимать, или находится ближе чем в 10 сантиметрах от лица женского пола и наоборот, так как это может оскорбить чувства сексуального большинства. Ведь мы должны толерантно относится друг к дру..." — Пидоры! — сплюнул Митрич: — В жопу вам вашу толерантность! — Митрич, ты чего? - ответил ему кто-то из-за барной стойки, над которой располагался телевизор, откуда шла трансляция: — Она ж у них и так уже вся там! Раздался дружный хохот.
— ....да херня все это, понимаешь? Думаешь, я всегда с гомосятиной боролся? Да когда все это только начиналось, мне вообще плевать было. Ну месят друг друга в копченые глаза, пусть месят, ко мне же не пристают - говорил какой-то мужик, стуча пальцами по столу. — Да вот только эта терпимость и была самым страшным. Именно тогда пидоры и начали не просто отстаивать свои права, а пропагандировать свой образ жизни. Ты вот мне скажи блять, ну вот чего им не жилось-то спокойно? Ну гомосеки и гомосеки, дак за коим чертом им кричать-то об этом на каждом углу? Чего хотели-то они? Вот объясни мне, почему мы раньше с мужиками не выходили на площадь и не орали что мы жён своих трахаем? Дак вот, самым страшным и были тогда толерасты и похуисты. “Ах, свобода личности, ах, что плохого в няшканьях двух кунов...“ Эти же толерасты первыми потом заныли, когда стало опасно на улице парню девушку за руку держать. Нас победили больные выродки, да вот осознали мы это слишком поздно, с человеколюбием этим сраным...
Внезапно откуда-то послышались крики. Кто-то бежал по коридору, ведущему к выходу. В зал ворвался парень с окровавленной одеждой, крича: "Они нашли нас! Пидоры идут!" Началась суматоха, большинство бросилось в арсенал. В людском кутеже я потерял Митрича и безуспешно выкрикивал его имя. Вдруг кто-то сунул мне в руки автомат и властным голосом скомандовал: "За мной". Я бросился бежать, стараясь не отставать от мужика.
Улица, остовы зданий, чёрные провалы выбитых окон. Напротив чья-то рука пытается задёрнуть занавески на одном из немногих целых. Я как будто уже видел это. Помню капающую кровь. Кап-кап. Испуганный девичий взгляд... Яркий свет ударил по глазам. В небе завис вертолёт с включёнными прожекторами. Хриплый голос что-то говорил в мегафон, отовсюду слышалась стрельба. Мужик заставил меня пригнуться, и, присев сам, полз мимо кирпичной стенки, стараясь остаться незамеченным. — Пустите, пидоры! Я вас убивал и убивать буду! Нет у нас с вами будущего! Я услышал этот голос, до боли знакомый. Митрич! Они схватили Митрича! Я, забыв об опасности, кинулся вперёд. — Куда, блять, жить надоело! — мужик схватил мою ногу и шипел сквозь зубы: — Мы ему уже не поможем! Я вырвался и и высунулся из-за угла стены. Двое здоровенных, закованных в кевлар легавых держали Митрича. Его лицо было разбито, пальто - порвано на груди. Перед ним стоял комиссар нравов - старший полицейский, в кожаном пальто и головном уборе он был похож на офицера Третьего Рейха. Митрич продолжал проклинать говномесов, не сводя глаз с комиссара. Тот молчал слушал его, крутя в руке пистолет.
— ФАГ-СНАРЯДЫ!! - оглушительно заорал кто-то в стороне. В воздухе послышался свист. Я едва успел натянуть респиратор...
Один из них взорвался рядом с нами. Раздалось шипение газа. Мой соратник недоумённым взглядом смотрел на раскрывшийся фаг-снаряд. На его лице не было респиратора... Я уже знал, что произойдёт. Знал, что через минуту он крикнет "Иди ко мне, сладенький!" и бросится на меня, ища плотских утех. Мы потеряли так уже множество бойцов. Я всё это знал. И поэтому выстрелил первым. А затем послышался другой выстрел, за стеной. - МИТРИЧ! - дико заорал я и бросился туда. Удар, темнота.
Что-то мелькает перед глазами. Расплывается. Я вижу, как три ублюдка насилуют девушку. Революция... Какая, к чертям революция, её же не было никогда... Катя...
— Встать! — жестокий удар привёл меня в чувство. Руки связаны. Я увидел перед собой лицо комиссара. У пидора были накрашены губы, и он улыбался. — Су-ука-а-а-а! Я ненавижу тебя! Ненавижу, мразь! — я взревел от злости. Голос хрипел. — Давай, блять, стреляй, убей меня, говномес! Толерантность они ввели блять, уважение к чужой личности и независимости! Да говно эта ваша личность, педрилы вы извращённые! Прикрываетесь свободой, ублюдки ненормальные! Вы блять скоро говноедение в ранг нормального введёте, суки, а тем кто против будете про толерантность кричать! Вы отняли у нас нормальную жизнь, пидоры! Пидоры! Стреляй!
Он улыбнулся и нажал на курок.